ВОЗВРАЩЕНИЕ "ВЛАСТЕЛИНА". Часть I


Зачем и почему?

Страсти вокруг фильма-трилогии Питера Джексона "Властелин колец", кажется, начинают утихать. Все "Оскары" собраны, адреналин приходит в норму, каждый из актеров, принявших участие в этом фантастически масштабном проекте, получил свою долю зрительских восторгов и недовольства. Все формальные "несоответствия" между фильмом и книгой давно вытащены на поверхность и многократно обсуждены на кухнях и в форумах…
Словом, самое время подумать о смысле.
Предупрежу сразу: я не собираюсь "уличать" или, упаси Бог, "обличать" Джексона. Я не собираюсь превозносить Толкиена. Что меня действительно интересует, это разница двух замыслов - книги и фильма - по содержанию и по масштабу. Если фильм Джексона - это экранизация Толкиена, то сколько Толкиена в нем осталось, а сколько добавилось Джексона? Если это фильм "по мотивам", как, скажем, "Сталкер" Тарковского, то какова идея этого фильма и почему режиссер предпочел именно "толкиеновскую" оболочку для ее воплощения? Мне кажется, в этом стоит разобраться, отложив в сторону то ошеломляющее впечатление, которое произвело на многих из нас зрелище, созданное Питером Джексоном. Потому что впечатление - это эмоции, и лично мне хотелось бы уяснить себе, что их вызвало, что за ними стоит и куда они могут привести.
Может быть, это слишком глобальная задача для человека, который мало сведущ в тонкостях эльфийских языков или разветвлениях нуменорских династий. Я постараюсь не вдаваться в такие детали и заранее прошу прощения за возможную вольность некоторых трактовок.

"Я хотел посвятить эти легенды моей Англии…"

Как известно, книги, так или иначе относящиеся к миру Средиземья, писались Толкиеном на протяжении многих лет. Первой, как говорят, возникла легенда о Берене и Лучиэнь, а за ней - еще кое-какие из историй, случившихся задолго до рождения героев знаменитой трилогии. Раньше "Властелина" появился и "Хоббит", сделанный в традициях волшебной сказки с редкими проблесками мифа (вроде встречи с Беорном). Далее увидел свет сам "Властелин Колец", итог семнадцатилетнего труда, и только потом миру была явлена полная предыстория толкиеновского волшебно-эпического мира от сотворения до начала Третьей эпохи - "Сильмариллион". В последнем изложены события, явные и скрытые ссылки на которые постоянно встречаются в тексте "Властелина", заставляя читателя все время чувствовать, что повествование неоднослойно, что все происходящее имеет давнюю подоплеку. Эта неоднослойность, это второе дно очень важны, потому что без них эпопея борьбы за Кольцо превращается именно в то, что сейчас принято называть "стандартной фэнтези" и что своей однолинейностью и предсказуемостью породило множество сюжетов для компьютерных игр, сделанных по принципу "найди/уничтожь зловещий артефакт - и спасешь мир".
Толкиеновская эпопея имеет свой религиозно-философский "отправной пункт" - творение мира, момент отпадения от Творца, грехопадение и пр. в "Сильмариллионе". Сам Толкиен никоим образом не претендовал на создание новой религии, прекрасно сознавая свою человеческую ограниченность. О содержимом своих произведений он говорил как о Вторичном мире, под Первичным миром понимая богосотворенную реальность. Профессор также говаривал, что разработанная им мифологическая система, на вид, возможно, более рациональна и логична, чем, скажем, христианская религия, но человеческая логика - это всего лишь человеческая логика. Он признавался, что в первоначальной редакции "Властелина колец" присутствовали упоминания о религиозных верованиях и ритуалах Средиземья, но позже он убрал их1.
При всем этом Толкиену удалось, избежав откровенной назидательности (это был один из его принципов, он следовал ему совершенно сознательно2), создать сюжетно разветвленную, богатую на культурные и исторические аллюзии, изобилующую философской символикой, многоуровневую сагу, на которой выросло не одно поколение читателей и сделало диссертации не одно поколение литературоведов.
Те, кого называют последователями Толкиена, Льюиса и иже с ними в художественной литературе, в большинстве своем, к сожалению, восприняли лишь внешнюю сказочно-мифологическую атрибутику вымышленных миров. Проще говоря, декорации плюс некоторое количество "моральных шаблонов": положительный герой должен противостоять злу, зло должно быть откровенно жестоким, наглым и беспринципным, в конце герою полагается моральное и материальное вознаграждение и т.п. Внутренний выбор между добром и злом зачастую с легкостью подменяется выбором внешним - между "добрыми" и "злыми", - разница между которыми, если приглядеться, оказывается не так уж велика. Вполне закономерно такая литература в конце концов пришла к полному отрицанию нравственного выбора вообще, провозгласив, что абсолютных добра и зла попросту нет, а есть много оттенков серого. В результате герои таких книг руководствуются в своих поступках единственным правилом "хочу - не хочу" или "выгодно - невыгодно", а авторы с явным сладострастием погружаются в болото животного физиологизма или вульгарных "психологических" заморочек.
Исследователями философско-религиозного развития человечества давно замечено: при утрате в обществе религиозной доминанты нравственность вырождается на протяжении четырех, максимум пяти поколений. Происходит это примерно так. Первое поколение следует нравственным нормам, потому что четко осознает их религиозную основу и может объяснить, почему нужно жить так, а не этак. Второе поколение соблюдает моральные правила уже больше по инерции: нужно так, потому что так принято. Третье тоже еще держится «в рамках», но недоумевает: а почему принято именно так? Четвертое уже решается на откровенные нарушения и даже бунт: чего ради мы должны руководствоваться «отжившими» законами, смысла в которых для нас не осталось и которые только тормозят «прогресс»?
Что-то подобное случилось и с фэнтези. Когда нравственная подоплека ино-миров оказалась утрачена, на первое место быстро выпятилась оригинальность – сюжета в целом, идеи, героев, отдельных ходов… Оригинальность – это прежде всего новизна, на что традиционные моральные ценности претендовать, естественно, не могли. Зато все противоречащее им сразу же оказалось «на коне». И очень скоро обнаружилось, что положительному герою вовсе необязательно быть до конца положительным. Что читателя легко можно приучить сочувствовать даже вполне отрицательному герою, если изобразить его достаточно психологично и достоверно. Ведь человеку свойственно сочувствие к тем, кто обладает теми же недостатками, что и он сам. А там уже кажется совершенно «естественным» вывод: если все не вполне хорошие, так может, добра и зла вообще нет? А если и есть, зачем о них писать? Это, чего доброго, приведет к развитию у читателя комплекса неполноценности из-за невозможности соответствовать светлому идеалу… Давайте лучше сделаем вид, что черного и белого не существует, а есть просто много-много оттенков серого, и будем писать про это серое, стараясь делать это как можно увлекательнее!
Здесь уместно вспомнить известное выражение другого англичанина и католика - Честертона: «Можно удержаться на одном уровне добродетели, но нельзя удержаться на одном уровне порока». А заодно и то, что помогать тьме мы ухитряемся даже неосознанно, в то время как служить свету возможно только сознательно.
Как бы нам ни казалось, что удалось спрятаться от выбора между добром и злом, этот выбор мы все равно делаем. Тот, кто осознанно не хочет служить свету, неизбежно начинает служить тьме. Это закон, который, к сожалению или к счастью, не знает исключений…
Это закон, который не вызывал сомнений у самого Толкиена. Королевства Средиземья неминуемо рушились или погружались во тьму, когда их владыки, еще не желая сознательно поклоняться черному властелину, тем не менее поддавались соблазнам и отступали от добра. Дух Мелькор, одержимый завистью и гордыней, восстает на своего Создателя и начинает сеять зло. Эльфы теряют благословенный Запад, могучий Нуменор становится ностальгическим воспоминанием, в великолепных залах Мории поселяются грязь, мразь и ужас. Причины такого запустения для Толкиена лежат, несомненно, в духовной, а не экономической сфере и даже не в области этнической или социальной, т.е. сугубо земной справедливости. Орки, урукхаи и гоблины - это не народы, изначально созданные злыми и уродливыми, а те, кто морально и физически "одичал". Саруман, мудрейший из волшебников-майар (фактически ангел в толкиеновской системе мира - "бессмертный дух, принявший плотскую форму"3), поддается искушению абсолютным знанием - и вот Белого Мага больше нет… Таким образом, центром толкиеновского мироздания является совесть, нефизический орган, позволяющий отличать добро от зла и делать сознательный нравственный выбор. Т.е. именно та часть души, которая соединяет Творца мира и его разумные создания, будь то великие потомки нуменорских королей или маленькие беззаботные хоббиты. Это первая, самая важная колонна, поддерживающая небесный свод над Средиземьем.
Она действительно крайне важна. В одном из писем читателям Толкиен говорит, например, о том, почему Гэндальф в качестве обладателя Кольца мог бы быть гораздо хуже Саурона: "Он остался бы уверенным в своих знаниях и в себе, но стал бы также и самоуверенным. Он управлял бы всем и распоряжался бы всеми с целью облагодетельствовать своих подданых, согласуясь со своей мудростью (которая была и осталась бы великой). Но если Саурон и множил зло, с добром он его не смешивал, и потому добро всегда можно было распознать. При Гэндальфе добро бы ненавидели, и не отличали бы от зла"4.
И каждый из героев Толкиена проходит через этот выбор между добром и злом, и каждый решает эту проблему в меру своей мудрости, чистоты, верности и… еще одного очень важного качества, которое для многих наших современников утратило свою значимость.
Почему именно Фродо оказывается пригоден для такой страшной миссии как путешествие с Кольцом Всевластья к Роковой Горе?
Задумаемся, что такое Кольцо? Несомненно, самый большой соблазн, какой только может испытывать земное существо. Все, кто так или иначе соприкасается с этим мистическим артефактом, реагируют на него с разной степенью интенсивности, но одним и тем же образом: их начинают обуевать гордость и желание во что бы то ни стало обладать Кольцом. Это отмечает и сам Толкиен в своих письмах: "На нем (Бильбо - Л.П.) все еще след Кольца, который нужно уничтожить: гордость и собственническое чувство"5. Тот, кто сможет долгое время сопротивляться Кольцу, должен обладать большим смирением в христианском значении этого слова. И таков и есть Фродо: он с самого начала осознает свою слабость и почти полную непригодность для такой сложной и великой миссии. Надо сказать, что далеко не все хоббиты вызывают у автора доверие в этом смысле. Например, Сэм, обладающий многими замечательными качествами, все-таки хранителем Кольца быть не может, так как "он наиболее типичный хоббит из всех прошедших перед нами на страницах книги, и следовательно, у него в большой степени присутствует качество, которое даже сами хоббиты порой переносят с трудом - вульгарность. Под этим я имею в виду не просто приземленность, но и умственную близорукость, которая к тому же гордится собой, самодовольство (в разных вариантах) и самоуверенность, и готовность делать выводы и вешать ярлыки, ничего толком не зная - в виде сентенций обывательской «мудрости»" 6. Но всю четверку хоббитов, отправившихся в опасное путешествие, по признанию самого автора, от их прочих соплеменнимков отличает то, что они "наделены особым даром: они могут чувствовать прекрасное и уважать то, что выше их, и бороться со своим простецким самодовольством"7.
Итак, главное в самом Фродо и его спутниках-невысокликах - сознание собственного несовершенства и способность воспринимать и уважать нечто, что выше их понимания. Отсюда, например, их восхищение эльфами, в отличие от той недоверчивости, которую питают к бессмертному народу другие хоббиты. Это стремление стать больше, чем ты есть, не в смысле материального успеха, а в смысле чуткости, развитости души, и делается той основой, которая позволяет четверке хоббитов сыграть действительно значительную роль в истории Средиземья. В одном из своих писем Толкиен даже обмолвился, что одной из его первоочередных задач в книге было "показать облагораживание простоты"8.
Возможно, именно этим и следует объяснить то, что психологичность в литературном понимании этого слова в романе характерна именно для хоббитов. Далеко не все герои "Властелина Колец" показывают нам такое ценное романное качество, как развитие характера на протяжении всего действия книги. Даже Горлум, один из самых пронзительных Толкиеновских персонажей, имеет в своей истории лакуны, которые нам приходится заполнять, исходя только из собственного воображения (например, его пребывание в подземных пещерах) или которые просто пересказываются, а не показываются воочию.
Большинство героев книги эпически статичны, что, конечно, не могло не вызвать трудностей при экранизации книги. Почему Толкиен избегал изображать тонкости их душевных переживаний - неужели они, как личности, были ему менее интересны? Разумеется, дело в другом.
На протяжении всего романа битва со злом ведется на нескольких уровнях, на нескольких планах. Уровень Фродо и его друзей-хоббитов - это план личностный и, если можно так выразиться, бытовой. Несмотря на привычку жить в норах и ходить босиком, хоббиты очень напоминают нас с вами - и с нашими пороками и мелкими страстишками, и одновременно с нашими порывами к чему-то высокому и значимому. Другое дело - к примеру, Боромир и, тем более, Арагорн. И тот, и другой - живые осколки древней легенды о Нуменоре, потерянном в результате духовного падения некогда великой державы. Первый - человек из рода Наместников, хранителей остатков былой славы. Второй - последний в роду гондорских королей, единственная надежда на возрождение династии и государства. Это уже не бытовой план, а легендарный, в том числе и духовно-исторический.
С этой точки зрения, противостояние Арагорна и Денетора, не верящего в возвращение короля, это не личностное противостояние, а этическое. Это, с одной стороны, отказ от насильного навязывания своей воли Элессаром, а с другой - нежелание увидеть величие, мудрость и право наследования трона в человеке, одетом без пышности и блеска и приехавшем "не на белом коне", - потому что он не соответствует ожиданиям…
Арагорн внутренне на протяжении всей книжной истории изменяется очень мало. Практически не изменяется вообще. Его путь к трону Гондора начался за пределами "Властелина Колец" (на момент действия книги ему уже порядка 80-90 лет, за которые он немало успел), его земное существование также закончится за пределами романа: о том, как он умер, мы узнаем только из Приложений к книге. В сущности, сама книга охватывает не такой уж большой, хоть и важный, период его жизни. Характер Арагорна у Толкиена, как уже было сказано, практически лишен того, что мы привыкли вкладывать в понятие "психологичность". Даже когда этот герой восклицает: "Увы мне! Что я теперь должен выбирать?" - в этом возгласе мало личностного, собственного. Человек, от которого зависит судьба Средиземья, ищет наилучший путь для осуществления своего предназначения и предназначения тех, кто ему доверился. Именно высшее предназначение, а не собственное желание-нежелание руководит этим Толкиеновским героем. Внутренние метания, если они и были когда-то, давно оставлены. Арагорн - второй в отряде после Гэндальфа, кто действительно понимает, что и как происходит. Несмотря на потрепанный наряд, он - мистическая фигура, в отличие скажем, от гондорца Боромира или эльфа Леголаса. Настолько мистическая, что за все время путешествия в книге ни разу не бывает серьезно ранен! Гибнет Боромир, много раз оказывается на волоске от смерти Фродо, падает в огненную пропасть Гэндальф, поражен на Пелленорских полях темными силами Мерри, - но король-бродяжник выходит из всех столкновений целым и невредимым.
Особого внимания заслуживает история любви Арагорна и Арвен. Сам Толкиен придавал этой истории очень большое значение и считал ее чуть ли не главным из Приложений к книге. В ней, как и в истории Лучиэни и Берена, отражено различие человеческой и эльфийской природы и взгляда этих двух рас на смерть и бессмертие. Здесь надо отметить, что у эльфов смертная доля считалась выше бессмертия9. Они называли смерть "даром Илуватара" людям. И с этой точки зрения, жертвенность Арвен у Толкиена приобретает совсем иной смысл. Арвен - не просто возлюбленная и не просто драгоценный приз, обещанный Элессару в случае его успешного восхождения на трон. Она - знак того, что и в будущей эпохе свет Валинора еще не совсем покинет Средиземье. Она - олицетворение нетленности, которую нельзя заполучить силой, как это пытались сделать далекие предки ее супруга, но которая живет в мире рядом с нами как напоминание о том, что вечная красота и добро существуют. Вот почему в книге Арвен появляется так редко и в такие значительные моменты.
Противостояние тех, кто покорился злу, и тех, кто оказывает ему сопротивление, отражено и в двух твердынях, двух крепостях на разных берегах Андуина - Минас-Моргуле и Минас-Тирите, который еще называют Белым Городом. Здесь нужно упомянуть о значении Гондора как государства, а Минас-Тирита как города. Дело не только в том, что и тот, и другой обладают военной мощью. Они несут в себе еще и некий символический смысл, которого, например, при всей своей симпатичности, лишен Рохан. Это твердыни, оплот легендарной мощи, которая зиждется на памяти и поддержании древних традиций, на сохранении предметов, сакральных в силу своей связи с утраченным миром Валинора (например, Белого Древа). Гондор - не просто государство, это живая история, воспоминание о былой славе и обетование славы и процветания в будущем. Сюда, к Белому Древу, а вовсе не к Ородруину на мертвой выжженной земле Мордора, в конечном итоге, сходятся все тропы, все линии и все персонажи. Но чтобы эта встреча и это возрождение Гондора состоялись, каждому из героев трилогии приходится пройти свой, нелегкий путь. И победа над Сауроном - не окончательное преодоление зла в Средиземье, потому что в Хоббитании хозяйничает Саруман, а Арагорну еще на протяжении нескольких лет придется много сражаться и ходить войной на Восток. Что, прямо скажем, не напоминает обычный хэппи-энд.
В сущности, за Минас-Тиритом лежит почти все Средиземье, где эльфы, гномы, люди, хоббиты и прочие существа, не желающие жить под владычеством Саурона, также готовятся оказать Врагу сопротивление. Но Толкиен ясно дает понять, что если будет взят Минас-Тирит, значит падет Гондор, а если падет Гондор, то не устоять ни Лориэну, ни Хоббитании, ни всему остальному. И для того, чтобы подойти почти вплотную к Цитадели - сердцу Минас-Тирита, - Врагу оказалось мало орочьих полчищ. Понадобилось сломить волю Наместника, который, в отсутствие короля, олицетворял древнюю священную власть.
Внешне Гондор противостоит вполне материальной силе - оркам, гоблинам, пиратам, гарадримам , - всем, кого подчинила себе воля Саурона. Но помимо смертных созданий, в Средиземье немало и других. Есть и третий план противостояния Тьме - план надчеловеческий.
Здесь мы неизбежно возвращаемся к теме, которая была чрезвычайно важна для Толкиена - теме отношения к смерти и бессмертию. Профессор даже утверждал, что и сама книга - вовсе не о чьих-то притязаниях на власть, а именно о Смерти и Бессмертии, вечности и памяти10. Главными представителями бессмертных в романе являются эльфы, хотя есть еще и демоны вроде Барлога, и Истари (Гэндальф, Саруман и др.), и Том Бомбадил… И, разумеется, Саурон - сильнейший из майар, последователь мятежного Моргота. Современники, кстати, укоряли Толкиена в том, что зло в его книге показано более могучим, чем добро, а "темная сторона" представлена детальнее, чем "светлая". Но как раз это, как мне кажется, больше всего заостряет проблему личной нравственной борьбы и личного выбора.
Да, военной силе Саурона противостоит военная сила Гондора и Рохана. Да, зло выглядит почти всемогущим. За исключением одного "но" - ему все-таки зачем-то нужно Кольцо Власти, это материальное воплощение нечеловеческих гордыни и алчности. И то, что между ним и Кольцом встает одинокая фигурка маленького хоббита, очень символично. Исход последнего сражения решит не мощь оружия, а то, сможет ли Фродо пройти через все препоны и испытания, самое страшное из которых ждет его в самом конце пути - на Роковой горе. Заметим: Фродо много раз мог погибнуть физически, но именно его душевный и нравственный слом на последнем краю воспринимается читателем трагичнее всего…
И для смертных, и для бессмертных в романе "Властелин Колец" действуют одни и те же духовные законы. Наряду с "истинными" бессмертными - эльфами, которым это качество было даровано самим Эру, есть и "ложные". Таковы, например, короли-кольценосцы - назгулы. Их бессмертие поддерживается волей Врага искусственно, и как только Кольцо Всевластья оказывается уничтожено, а Саурон лишается материальной оболочки, назгулы погибают. Значительно продлевается жизнь Горлума и Бильбо, хранителей Кольца. Но когда Кольцо покидает их, они начинают стремительно стареть, а платой за такой "кусочек бессмертия" оказывается вечная тоска.
В самом "Властелине Колец" Толкиен не так уж много говорит о своеобразии эльфов, их обычаях и т.д. В тот момент, когда происходит действие романа, силы эльфов в Средиземье практически истощены, и эльфы покидают этот мир, уплывая на Запад, в Валинор, куда смертным дороги не найти. По словам самого Профессора, "слабость Эльфов - в их тоске по ушедшему, в том, что они потеряли интерес к переменам, как человек, которому отчаянно не нравится нескончаемо длинная книга, хочет навсегда остановиться на единственной любимой главе. Поэтому они в некоторой мере поддались коварству Саурона: они возжелали власти над сущностью мироздания (что совершенно отлично от искусства), которая позволила бы им реализовать их стремление предотвратить перемены и навечно оставить окружающий мир юным и прекрасным… Но с ослаблением власти все их зыбкие усилия сохранить мир неизменным пошли прахом. В конце концов, для них ничего не осталось в Средиземье, кроме усталости, - и тогда Элронд и Галадриэль покинули его"11.
Среди бессмертных особенно интересна фигура Гэндальфа, который, согласно "Сильмариллиону", не кто иной как воплотившийся майа (т.е. дух) Олорин, и о нем сказано, что "живя в Лориэне, он часто бывал у Ниэнны и от нее научился состраданию и терпению" и что "внимающих ему оставляет отчаяние и темные думы"12. Он - один из пяти майар, посланных высшими духами, валар, в мир Средиземья, чтобы помочь смертным народам и эльфам противостоять растущему могуществу Саурона. Для выполнения своей миссии на земле майар были облечены в смертную оболочку. Они долговечны, лишь незначительно стареют, когда у других народов успевает смениться несколько поколений, но по-человечески испытывают боль, усталость и прочие физические неудобства. Их земная оболочка может быть повреждена или даже уничтожена, и тогда они возвращаются в страну валар. Так случилось с Гэндальфом после его битвы в Мории, но валар вернули его, даровав ему еще большее могущество, чем прежде. Кроме Серого Странника Гэндальфа, в трилогии упоминается еще Белый Маг Саруман и Радагаст Карий. По письмам Толкиена известно, что были еще двое, которых он называет Синими Магами. Они когда-то ушли вместе с Саруманом на юго-восток "миссионерствовать" и не вернулись. В письме к Роне Беар Профессор говорит об их возможной судьбе: "Не знаю, удачливы ли они были, но думаю, что потерпели неудачу, как и Саруман, хотя, несомненно, совершенно иначе; я полагаю, что они были основателями тайных культов и "колдовских" традиций, переживших падение Саурона"13.
Все это я говорю для того, чтобы подчеркнуть одну странную деталь: имея такую необычную "биографию", Гэндальф, тем не менее, выглядит бледновато даже рядом со своим собратом Саруманом, тем более по сравнению с эффектно мрачным Сауроном. Его описание лишено ярких красок, он - всего лишь Серый Странник, любящий иногда побаловать знакомых фейерверками и необычными колечками табачного дыма. Он мудр, но не особенно любим, так как нередко приносит малоприятные вести. Он не командует легионами, не побивает полчища врагов ударами молний и не держит магической школы… Мудрость и вовремя сказанное разумное слово - вот его обычные инструменты. Такая вопиющая обыкновенность даже заставляет многих относиться к нему не слишком серьезно, не говоря уже о том, чтобы испытывать перед ним хоть какой-то трепет.
Магам в книге вообще запрещено навязывать кому-либо свою волю, манипулировать чужими судьбами даже с благими намерениями. Их оружие в абсолютном большинстве случаев - слово и убеждение. Даже насчет сладкоголосого Сарумана Толкиен настаивал, что тот не околдовывал слушателей голосом, просто они покорялись нерушимой логике его аргументов. В силу бренности и слабости своей облочки Маги могут поддаваться искушениям и впадать в грех, как случилось с Саруманом.
Из всего этого мы можем заключить, что Маги, и Гэндальф в том числе, это нечто намного большее, чем привычные ныне фэнтезийные волшебники, мечущие молнии из магического посоха. Точно так же, как и магия для Толкиена - не просто увеличенная во много раз возможность своеволия. Гэндальф - фактически посланец небес в Средиземье, и если магия эльфов - это "Искусство, лишенное множества ограничений, какими его наделили люди; искусство свободное, смелое, совершенное (ибо предмет и образ существуют в нем как единое целое)" 14, то магия Гэндальфа - отзвук еще более далекого, запредельного мира.
Не Гэндальф, как можно было бы ожидать, а Арагорн вступает в поединок с Сауроном, хотя черный властелин - не человек, а могущественный падший дух. Гэндальф лишь делает все, чтобы дорога вела в нужном направлении, но пойдут его подопечные по этому пути или нет, зависит только от них самих. В этом его отличие от Саурона, который жаждет абсолютной власти и готов ломать чужую волю и положить тысячи чужих жизней ради ее достижения. В этом же его отличие и от Сарумана, пришедшего в конце концов ко вполне "сауроновскому" финалу, только в жалком, пародийном исполнении.
Практически на каждом уровне противостояния мы видим пару персонажей-антиподов, сделавших свой выбор радикально противоположным образом. На личном - это Фродо, который вынужден ежесекундно сопротивляться Кольцу, и Горлум, которого оно поработило. На уровне земной власти - Арагорн и Денетор, два человека древней крови и больших достоинств, а кроме них - еще и братья Фарамир и Боромир. На уровне власти нечеловеческой - Гэндальф и Саруман. Толкиен ненавязчиво, но совершенно определенно дает понять, к чему приводит в каждом случае тот и другой путь. Самое интересное, что чем выше подъем по этой вертикали могущества, тем меньше у пораженной стороны возможности свернуть с однажды выбранной дороги. Горлум оказывается способным на миг раскаяния. Что из этого вышло бы, если бы не грубое и бесцеремонное вмешательство Сэма, Бог весть, но этот миг был, и проблеск добрых чувств в Горлуме все же заметен. Раскаяние Денетора влечет за собой отчаяние и самоубийство, воля Наместника к сопротивлению сломлена. Саруман, который фактически превращается из мудреца-майа в падшее существо, на раскаяние оказывается просто не способен, и умирает смертью жалкой и бесславной - от руки собственного раба.
Еще ненадолго остановлюсь на Горлуме, роль которого в романе трудно преувеличить. Кольцо дарует ему долголетие, и это существо становится поистине связующей нитью всех частей книги, начиная с "Хоббита". Но в долголетии Горлума нет ни эльфийского величия, ни жизнерадостного любопытства Бильбо, ни даже зловещей значительности Девяти назгулов. На деле, это очень жалкое долголетие. Правда, эта жалкость, изломанность и одновременно опасность создания, которое оказывается во власти своих самых низких и грязных желаний, и даже всесильное Кольцо использует лишь для того, чтобы незаметно душить и есть гоблинов, внушает чуть ли не больший ужас, чем назгулы. Горлум - не животное, но в некоторых отношениях он хуже животных, потому что единственный закон, который он знает и которому подчиняется - это стремление любой ценой вернуть "свою прелес-с-сть". Никаких внутренних ограничений для него не существует. Этот путь приводит Горлума, в буквальном и переносном смысле, в пропасть.
Горлум появляется перед Фродо в Мордоре, когда физические и душевные силы хоббита начинают иссякать. Возможно, именно такое "живое напоминание" о том, во что он может превратиться, если все-таки поддастся воле Кольца, и придает Фродо решимости сопротивляться, идти дальше.
Братству Кольца не суждено единым отрядом добраться до Ородруина. Дело не только в том, что проникнуть в Мордор легче в одиночку, но и в том, что нравственный выбор - это, прежде всего, выбор личный, индивидуальный. Приходит момент, когда каждый должен понять или хотя бы интуитивно почувствовать собственное предназначение, выбрать свою дорогу. И выдержать личную битву - с соблазном власти, со страхом, с ложью и т.д.

Я намеренно почти ничего не говорю о "темной стороне" "Властелина Колец" - о Сауроне. Его зловещая власть действует в виде Девяти черных всадников-назгулов, ведет на грабеж и убийство толпы орков, гарадримов, троллей и прочих искаженных созданий, проникает посредством Кольца в души незлых по своей сути существ. Но сам он до самого конца остается бесплотным символом, и это очень важно, потому что злу для его планов нужны послушные орудия - обманутые, прельщенные, принужденные, одержимые. Едва пропадает в Ородруине Кольцо и рассеивается тень Саурона, как орки бросают оружие и бегут, охваченные растерянностью и ужасом, а назгулы гибнут, потому что ими больше не управляет воля черного властелина. Зло бессильно, если никто не подчиняется ему по своей охоте или под нажимом. Профессор называет Врага "властелином магии и машины"15, подчеркивая, что и то и другое - средства насильственного получения власти над миром, природой и душами живых созданий.
Говорить о полном согласии философской концепции "Властелина Колец" с христианским мировоззрением, конечно, нельзя. Мир, созданный Толкиеном, эклектичен, а мифология - по словам самого Профессора, эльфоцентрична. Но не надо забывать, что художественная литература была и остается не столько областью духа, сколько эмоций и интеллекта, буйство и изощренные игры которых часто заслоняют, а то и подменяют собой нравственную основу. Мне кажется, стоит оценивать художественные произведения именно с этой точки зрения - насколько ясна и последовательна личная нравственная позиция автора. В противном случае мы придем к полному отрицанию светского искусства, даже в лучших его проявлениях.
О книге, которая у него в конце концов получилась, Толкиен писал: "Мой мир, таков, каков он сейчас - честно говоря, порой мне кажется, что не я его создаю, а он "проявляется" через меня, - прежде всего продукт воображения, а описание этого мира - произведение литературное и, не побоюсь сего слова, дидактическое (выделено мной - Л.П.)" 16. Хотя поначалу замысел был совсем иным: "В незапамятные времена (с тех пор много воды утекло) я намеревался сочинить цикл более или менее связанных между собой легенд, от космогонических до сказочно-романтических (первые получали бы от вторых некоторую "приземленность", а последние приобретали толику великолепия первых), и хотел посвятить эти легенды моей стране, моей Англии. По манере изложения легенды должны были соответствовать нашим традициям (под "нашими" я разумею Северо-Западную Европу в противовес Эгейскому побережью, Италии и Европе Восточной) и обладать, если у меня получится, неким неизъяснимым очарованием, которое кое-кто именует "кельтским" (хотя в исконно кельтских преданиях оно встречается весьма редко); затем их следовало сделать "высокими", то есть избавить от всякой вульгарности и грубости, каковые вовсе не подобают стране, давшей миру столько великих поэтов.
Главные события я собирался изложить во всех подробностях, а прочие изобразить двумя-тремя мазками. Цикл должен был представлять собой единое целое и в то же время производить впечатление незаконченности, чтобы и другие - не только писатели, но и художники, музыканты, драматурги - могли поучаствовать в его создании. Смешно, не правда ли? Наивно и смешно"17.
Не так уж и наивно, учитывая то, сколько вольных и невольных подражателей породил "Властелин Колец", сколько людей зачарованно окунались в волшебный и одновременно чуть ли не документально достоверный мир Средиземья, сколько за минувшие полстолетия нашлось желающих так или иначе "поучаствовать в его создании"…
И здесь мы, наконец, подходим к одному из таких людей - Питеру Джексону.

Окончание статьи
К началу страницы


Hosted by uCoz